Вячеслав Курицын

84 с плюсом


Американскую антологию "Новая генерация в русской поэзии" в Москве презентовали сразу в двух литературных клубах - в "О.Г.И." и в "Классиках 21 века". Не только потому, что слишком много было желающих выступить (хотя и это имеет значение; тридцать чтецов за два вечера - такого парада поэтов в городе не было со времени позапрошлогоднего московско-питерского фестиваля). Важна еще была идея разных пространств: атмосфера одного клуба предполагает профессиональный разговор, дискуссию, другого - просто веселую вечеринку. И то, и другое - хорошо.
Такой же была идея десяти (!) редакторов антологии: как можно разнообразнее представить карту нашей поэзии последней трети века. 84 фамилии, первая -Shamshad Abdullaev, последняя - Olga Zondberg. Разделы: андерграунд, концептуализм, метареализм, гомосексуальный дискурс, феминизм, новые территории... Всякая антология, разумеется, кладезь для критики. На обсуждении книжки в Чеховской библиотеке больше всего удивлялись отсутствию Всеволода Некрасова и присутствию Янки Дягилевой (в качестве единственной представительницы рок-поэзии; почему не Кормильцев, не Башлачев?). Мне странно, что в антологию не попали Д.Авалиани, С.Соловьев, Н.Кононов, В.Соснора, Т.Кибиров... Но этот список (ниже будут еще) свидетельствует, скорее, не о промахах составителей, а о богатстве нашего стихотворчества. Цель собранья пестрых глав - не обеспечить полноту (все равно невозможную), а поразить воображение. Это как на выставке цветов или насекомых - каких только причуд не создает природа...

Бриллиантовый век?

Один из авторов антологии, Дмитрий Кузьмин, опубликовал в "Русском журнале" статью, в которой полемизирует с принадлежащей С.Лену концепцией "бронзового века русской поэзии". Впрочем, концепция эта нужна ему лишь как повод для своей заветной мысли, а именно: наше стихотворчество переживает на рубеже тысячелетий невиданный взлет. "Серебряный век" гораздо богаче и разнообразнее "золотой" (пушкинской) эпохи, а нынешняя эпоха, сдается мне, давно обошла по масштабу и качеству свершений начало нынешнего столетия. Неожиданная, согласитесь, точка зрения в эпоху, когда поэзия вообще крайне редко попадает в фокус общественного интереса.
Именно последний факт мешает оценить мысль Кузьмина: нельзя сравнивать авторов столь разных контекстов. У одних ходили в цензорах цари, другие собирали толпы на площадях, для третьих 1 000 экз. - прямо большой тираж (и это в эпоху, когда народу в стране живет раз в 10 больше, чем при Пушкине). Но тем важнее незатухающая страсть к виршеплетству: не рассчитывая на земную награду, на широкую славу, на солидный гонорар, они заняты этим странным делом - рифмами, аллитерациями... Карандаш жуют заполночь, не понимая, c чем же сравнить арбуз или море. Назовем наш век бриллиантовым - бриллиантов должно быть много. Они не нуждаются в концептуализации, но огранка им не повредит. Недавно в журнале "Октябрь" появилась милая рубрика Кирилла Кобрина "Письма в Кейптауне о русской поэзии": автор рассказывает своему другу, бывшему здешнему гуманитарию, а ныне южно-африканскому виноделу, какие у нас теперь пишут стихи. Без системы, короткие этюды о тех, кто автору интересен. В.Салимон, Л.Лосев, Д.Суховей... И этих троих, кстати, нет в антологии... А вот несколько интересных мне: из совсем новой генерации, той, что не успела в "Новую генерацию"...

Дмитрий Соколов. Скобочка.

"Я играю в кошку и коня". Соколов, более известный как журналист, выпустил пока одну книгу стихов - мне хочется назвать их детскими. По сказочности - он пишет о зеленых рогах белых бычков. По непосредственности эмоций - он считает в стихе, сколько долларов в какой месяц заработал, сколько заплатил за квартиру. Он считает возможным повторить ближе к концу книжки стишок из начала: а захотелось. По неразличению иерархии реалий - в тексте с равными шансами могут появиться "шмель работы тонкой" и Сергей Доренко. Чистая, трепетная интонация; тут пробуждается взрослый, знающий, что бывают в жизни невосполнимые потери. Прямой репортаж из души. В журналистике Соколов специализируется на "гражданском обществе", много ездит по России, пишет о судьбах человеческих, о материях, где ирония если и уместна, то нечасто и аккуратно. Аккуратно и страстно - вот подходящие слова. "Скобочка, дай мне петь и не захотеть ничего./ Я засыпаю в бреду, но никто не прилип ко мне./ Руки мои не нужны никому из них./ Я не урод, скобочка, и не возник еще".


Светлана Богданова. Паралляпия.
"Обет, данный игольному ушку", - это интонация Богдановой. Предельно сконцетрированная, мерная, немножко даже какая-то иссушенная. Обитатели гербария: кентавры да нимфы, Гелия да Филоклет. "Сон во Фрайбурге", "Фроттаж", "Сон Исидора" - аквариумные названия стихов. Тексты в книжке "Родство с предметами" (первый поэтический сборник Светланы после двух прозаических) заверстаны в форме строгих амфор, подобно "Фонтану" Бродского. На обложке - отпечаток паралляпии, древней рыбы, сохранившийся в меловых отложениях культурного океана. Поэт словно заворожен "чудовищными подвигами предков", и приговорен к вечному перелистыванию желтых страниц истории. Но тут не место говорить о "книжности": столь же страстно-сонное отношение, как древние мифы ("Знамя" недавно опубликовало ее роман: античную стилизацию), вызывает у Светланы и репей в собачей шерсти, и запах мазута в метро. Постоянный мотив - желание быть кем-то, превратиться в кого-то. Родтсво со всеми предметами бытия, - оно могло бы показаться болезненным, когда бы ни было столь прекрасным. "Праздники осязания: ситец, штапель, муар, / Картон грунтованый, черепаховый панцирь, / Крылья микроскопических мошек. Лишь травяной отвар - / Теперь только я поняла - исцелил бы обескоженные пальцы".


Данила Давыдов. Щелкунчик.
"Ах, слово вещь..." Данила Давыдов, однокурсник С.Богдановой по литинституту (дипломы они получили в этом году) и активный литературный деятель: куратор салонов, редактор молодежных журналов, критик. И стихи его переполнены следами этой активности: посвящениями разнообразнейшим литераторам, названиями книг и просто образами текста, знака, письма и пр. Сочиняет Данила бесконечно много, по любому поводу, стиль его чаще незамысловат и каркасен, а потому поэзия получается такая, что ли, механическая: будто щелкунчик выщелкивает стишок за стишком. Это похоже на перманентный поэтическаий дневник, фрагменты мира, кажется, постоянно застают автора врасплох и заставляют его нетерпеливо зафиксировать впечатление. Это поэзия современной Москвы: картин города нет, но есть ритм московского ритма: суетливый, бензинный, дерганый. Давыдовские фрагментики немножко похожи мгновенной небрежностью на последние сборники Тимура Кибирова, но если у последнего "единицей содержания" становится отдельно стоящее, аккуратно осмотренное, чувство или соображение, то у Данилы все острее и темнее: вспышки трудной психосоматики. "Я, кажется, в этой одежде / Еще никого не любил / Но скину ее я не прежде / Чем встречу того, кто мне мил".

Глеб Шульпяков. Кроссовки.

"Отправляйся пешком, мимо овощного рынка..." Рецензируя в "Экслибрисе" роман М.Бредбери "Профессор Криминале" поэт Шульпяков, пропустив мимо глаз его сложную культурно-этическую проблематику, увлекся одним: образом центрального персонажа, молодого журналиста в кроссовках и ветровке, который, аки птах перелетный, бродит по всей Европе, изредка влипая в любовные и прочие передряги. Так Шульяпяков увидел себя: это и есть его лирический герой. Грустный и нервно-тихий (что называется, "тонкий") Пьеро тусуется по поездам и кафе, смотрит на чужие лица, слышит обрывки фраз, изредка сам подает голос, иногда вступает с кем-то в контакт, что быстро заканчивается обидой, а то и преступлением (как в поэме "Таманеь", в которой с автором призошло ровно то, что в "Тамани" лермонтовской). Стихи его подробны, внимательны к деталям, печально-ироничны и непременно повествовательны. Это поэт, рассказывающий истории, его легко воспринимать со слуха, и неудивиьтелдбьно, что позавчера на вечер Шульпякова в "О.Г.И." собралась самая разномастная публика - от сетевого хулигана Л.Пирогова до патриарха А.Битова. "На часах девять двадцать, у Наташи гости:/ на столе глинтвейн, на тебя смотрят чужие лица./ "Я, наверно, не вовремя" - говоришь, со злости / хлопнув дверью впотьмах. Двадцать один тридцать".


СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Powered by Qwerty Networks - Social Networks Developer #1