Конечно, "синее сало" звучит лучше. Энергичнее, злее. Да и реализма больше: заглядываешь в давно нечищеный холодильник, а там что-то такое - бр-р-р! - с засохшей корочкой... Но автор явно хотел, чтобы название было "со смыслом".
Смысл на первый взгляд довольно тривиален. И сам роман ничем особо не удивляет, разве только самим фактом своего появления. Но не затем Владимиру Георгиевичу дадено звание живого классика, чтобы идти на поводу у банальных читательских ожиданий.
В иллюстрирующей понятие радикального постмодернизма связке "Сорокин-Пелевин" за социальный ангажемент отвечает последний. Первый от него отругался. Открестился множеством "креативных жестов". Отгородился монументальным двухтомником "Ad Marginem".
А умные интерпретаторы-деконструктивисты и вовсе сделали из Сорокина, удобного для апробации их философских схем, этакого запредельного персонажа, вроде какого-нибудь Дерриды или Фуко. (Впрочем, этот, говорят, ходил в "косухе", любил гонять на мотоцикле и был весьма не чужд... Не в эстетическом смысле, как автор "Голубого сала", а "чисто конкретно").
Вобщем, из-за отсутствия народной любви, Сорокин стал писателем академичным.
Конгруэнтным высоколобому русскому постмодернизму и конгениальным ему. Роль "могильщика литературы" придала его образу законченность и солидную весомость.
Величаво придавив могилу мегалитом "Романа" и всхлипнув напоследок кризисно-благопристойной "Москвой", классик почил на лаврах. И последовавшие вслед за тем поспешные похороны самого постмодернизма казались букетом цветов у достроенного памятника "от благодарных".
Но вот новая книга. Почему? Попробуем разобраться.
Как известно, ненаписанный из-за ранней смерти большой роман Лермонтова дописан руками Льва Толстого. Владимиру Георгиевичу пришлось продолжить творческий путь собственноручно. (В "Голубом сале" виднеется фермент анонсированного когда-то "эпического полотна" под названием "Концерт"). ...Видимо, все дело в том, что достойные преемники не народились.
Если считать, что эстетическая фантазия сублимирует этический "негатив" (простейшая схема сорокинского дуализма), то нельзя отрицать и то, что в основе такой фантазии лежит комплекс.
И несмотря на разнообразные, "вытеснения", "замещения" и "регрессии", которыми он маскируется в акте письма, проницательному читателю все, как правило, ясно.
Ясно, что загадочная ААА, мучительно пытающаяся передать по наследству свой дар - ни кто иной, как сам автор. (Экстраординарный имидж ААА это подтверждает). Несомненно, что эпизоды с "наследниками" - настоящий "топ-директ" романа, главный читательский хит: здесь много скандала и замечательно реализован столь любимый просвещенной публикой жанр "всем сестрам по серьгам".
Но, конечно, смысл не в этом. Смысл (позитивный, трагический и остросоциальный), как мы уже догадались, в названии. Мысль о том, что писательский организм, пусть и не без участия НТР, способен приносить обществу конкретную пользу, нова и прогрессивна. Хотя голубое сало (ни что иное, как подкожный писательский жир) и имеет досадное свойство быть не подверженным Аквилону и Второму закону термодинамики (рудиментируя тем самым идеальное отношение к литературе), оно вполне применимо в утилитарных целях. Например, исправляет историю (или портит, неважно).
Таким образом, узловая идея выражает вековечную голубую мечту русского литератора о собственной социализации и подкожном жире. Не случайно роман появился в момент очередного резкого отрыва литературы от производительных сил, когда писатель, бесприютно тыкающийся на Рынке со своим странным товаром, заставлен попытаться понять: что именно я предлагаю родине и народу взамен на реальные деньги? Развлечение? Воспитание? Бельведерского кумира?
Нематериальность литературного продукта всегда была серьезной коммуникационной помехой (разрыв знака и денотата). Не отсюда ли лукавая идея постмодернистов о телесности текста?
Жаль, что она возникла в то время, когда в обыденной жизни пространственность и телесность стали сходить на нет. (Не только за счет компьютеров и ТВ - в обычном метро или самолете видно, как пространство норовит превратиться в чистое время).
Тяготеющий к физиологичной предметности Сорокин оказался аутсайдером виртуального мира. (А от аутсайдерства прямая дорога к голубому сентиментальному романтизму). Пресловутые поколения "Икс", "Пэ" и "Нескафэ" с их правильным и рационально-идиотстким пониманием действительности очевидно антонимичны высокой сорокинской тоске по доброму шматку неоцифрованной жизни. Пресловутые "похороны литературы" превратились у него в ностальгические поминки. (И даже в робкие попытки оживить закопанных классиков методом клонирования).
Кстати, мода на овечку Долли уже прошла. Прошла она и на гомосексуализм со сталинизмом, и на пост-ядерные антиутопии - так давно, что страшно вспомнить. Даже на самого Сорокина прошла мода. Роман получился настолько "неактуальным", что нельзя не прийти по этому поводу в аналитический трепет: "Однако, тенденция!".
И если от всего, читаемого после "Нормы" и "Последней любви" у вас сводило скулы - заешьте "Голубым салом", в нем есть интрига. Приятного аппетита!
|
